Удар змеи - Страница 44

— Чуть вошел, сразу полный бочонок! — хохотнул какой-то татарин с отчаянно-рыжей бородой и любовно выбритой головой, поправил ворот дорогого атласного халата. — Сразу земляка видно!

Андрей скользнул по нему безразличным взглядом, повернул вниз.

— Эй, князь, ты отчего не здороваешься? — Татарин быстро допил содержимое кружки, что держал в руках, поднялся со скамьи. — Андрей Васильевич!

— Ты меня знаешь? — оглянулся Зверев.

— А то! Не так много князей на Руси. А уж князь Сакульский, что в сече под Казанью половину Арской рати татарам положил, каждому отроку знаком будет.

— Боярин Грязный? — наконец сообразил Андрей. — Ну, пойдем, гостем будешь. Богдан, про вино не забудь!

— Эк тебя… — застучал коваными сапогами по ступеням боярин. — В горле пересохло?

— Брысь отсюда! — спустившись в комнату, рыкнул на холопов Андрей.

Слуги, не задавая вопросов, поспешили к выходу.

— Никита! — окликнул князь самого уважаемого среди свиты мужика. — Вина, закуски там… Наверху закажите себе. Отдыхайте. Гулять снаружи не нужно. Ни к чему.

— Как скажешь, княже, — поклонился холоп.

— И через ворота главные не ходите, порешить басурмане могут! Токмо для них они назначены… В церковь на службу соберетесь — узким лазом выбирайтесь, каким мы сюда заселялись.

— Слушаю, княже, — еще раз поклонился Никита и вышел следом за сотоварищами.

— Тебя и не понять, Андрей Васильевич, — засмеялся Васька Грязный. — То не выходить вовсе, то ворота татарские не пользовать.

— Чтобы знали… — отмахнулся Зверев, прошел вокруг комнаты. — Вот, леший, ни одного стула!

— Это ты с непривычки, княже… — хмыкнул гость, прошел по комнате, собрал из ниш несколько подушек, кинул на пол напротив окон и вольготно развалился, опершись на них спиной.

— Ты, вижу, привык…

— А то! — не заметил неприязненного оттенка боярин. — Который год в полоне томлюсь. Все нравы запомнить успел.

— Халат хан Девлет-Гирей подарил?

— Истинно так, княже, — удивился гость. — Откель ведаешь?

— Упредили, как снаряжали в дорогу.

— Верно! — махнул рукой боярин Грязный. — Я же о том государю отписывал…

— Отписывал… — Зверев совершил еще круг, подбрасывая в жаровни уголь, потом расстегнул ферязь, скинул шапку и уселся на ковры неподалеку от гостя: — Как же ты прижился-то здесь столь славно, боярин, что крымский хан тебе даже халаты и отрезы дарит?

— Легко, княже, — пожал плечами Грязный. — Когда понимаешь, каковые здесь правила, все очень просто становится. Глупые они тут все, самолюбивые и на лесть падкие. Предложишь помочь — могут и голову отсечь. А коли сплетешь из слов нечто навроде: «Дозволь прикоснуться к твоей мудрости, великородный непобедимый хан, и созерцать твое правосудие», — и вмиг первейшим советником становишься.

— Так ты теперь первейший советник, что ли?

— Увы, княже, — рассмеялся боярин, — льстецов велеречивых тут и без меня в достатке, не протолкаешься. Однако же не в порубе сижу, к хану вхож и даже, как видишь, не раз оным одарен.

— Отчего же они за помощь головы рубят, не понимаю?

— Да умы у них, княже, сильно не по-нашему устроены. Вот у нас как? Коли человек тебе дружбу свою с душой предлагает, так ты ему тем же ответишь, правда? Коли помочь желает — спасибо скажешь. Коли мира просит — замиришься. Слабого пожалеешь. А татарин-басурманин али чухонец дикий — ты смотреть не станешь. Все едино ведь душа человеческая, хоть и заблудшая. У басурман же все иначе, сразу и не поймешь. Они здесь все по заветам Магометовым живут, кои в Коране изложены, понимаешь? Коран же говорит, что честный мусульманин и христианам, и караимам, и даже схизматикам покровительство оказывать должен.

— А голову-то отчего помощникам рубить, боярин? — попытался вернуть гостя к своему вопросу Зверев.

— В том-то и ответ, Андрей Васильевич! — хлопнул ладонью о ладонь Василий Грязный. — Вот ты сам помысли: коли ты кошку привечать взялся, как ты исполнять сие станешь, коли кошка за столом твоим сидеть станет, вино твое пить, добром из амбаров распоряжаться — а тебя на коврике у двери держать? Как ей можно покровительствовать, а? Ты эту кошку сперва за шкирку оттаскаешь, об стену мордой постучишь, обратно на коврик кинешь, а уж после этого, коли успокоишься, опять баловать начнешь. Вот и магометяне все такие. Коли ты у них помощи спросишь — покровительство свысока окажут. Коли сам помощь предложишь — то получится, что ты покровительствуешь. А за такое они голову враз снесут. Ибо, по их мнению, басурманин превыше всех быть обязан, всеми править, всех судить, но сам православным неподсуден завсегда оставаться. Даже не ровней быть, княже, а токмо выше всех, кто иной веры держится.

— А-а, вот оно как, — начал понимать Зверев.

— Вот-вот, и в этом они все! — развалился на подушках гость. — Коли ты им мир предложишь — добить постараются, коли дружбу — войну насмерть затеют. Слабость выкажешь — не успокоятся, пока не уничтожат. Не нужен им ни мир, ни дружба, ни уважение. Им нужно, чтобы ты им слугой был, рабом али зверьком домашним, который в покровительстве нуждается и о том постоянно умоляет.

— Будут делать все наоборот?

— Магомет им завещал на всей земле законы басурманские установить. И за то воевать они до конца станут, каждой возможностью пользуясь. Предложением мира их только раззадорить можно. Коли мира хочешь, значит слаб. На уступки пойдешь — давить станут, пока целиком не сожрут. Нет для них иного правила, нежели подчинение иноверцев их власти. Нет, и все. Ты хоть ведаешь, княже, как они империю свою называют? Земля мира! А все, что вне империи — земля войны. И не наступит нигде мира по их закону, пока чужие земли землей империи не станут. Их можно убить — или подчиниться. И никак иначе.